Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное] - Виктор Суворов

Теперь передохнем мгновение, глубоко вдохнем, выдохнем и все страницы единым усилием, единым порывом души прижмем к куполу так, чтобы он засверкал, и, не переводя дыхания, сожмем купол в единую сверкающую искросыпительную точку. В этот момент, в единое мгновение, нужно представить все содержание книги, сразу все во всей возможной и даже невозможной яркости с максимальным количеством подробностей. Надо представить сразу все, что запомнилось, как можно более живо, надо представить сразу всех героев, все их слова и все действия, все картины и события, надо увидеть блеск штыков, надо услышать гром пушек и цокот копыт, надо вдохнуть аромат балов и офицерских пьянок, надо осознать во всей глубине невыносимый ужас проигрыша в карты родового имения и прикоснуться к крестьянским армякам, надо не просто увидеть охоту на волков, а ощутить ее волчьей шкурой, надо войти в брошенную жителями Москву вместе с Бонапартом и с легкой тревогой внюхаться в запах первых пожаров, надо замерзнуть на Смоленской дороге, надо в панике бежать с поля боя и ликовать при виде брошенных в навоз знамен завоевателя. Все это должно уложиться в предельно короткий срок. В момент. И не о том речь, чтобы мысленно повторить слова и предложения, точки и запятые. Не это важно. Надо слова превратить в живые картины, в одну единую картину.

Все, кто уже был в лапах смерти, но чудом из них вырвался, рассказывают почти одно и то же. Они отмечают два момента: абсолютное спокойствие, во-первых, и настоящий потоп информации — во-вторых. Вот именно в это состояние и надо забраться: спокойствие и мгновенный охват практически необъятного. Между жизнью и смертью есть тоненький пограничный слой, вот в него-то и надо ухитриться втиснуться.

Многие из тех, кто анализирует информацию методом сверкающего купола, пишут с орфографическими ошибками, для них не важны знаки препинания, законы грамматики, правила и исключения, но предельно важны имена, даты, цифры.

Самое трудное — сжимание купола в точку. У некоторых сверкающий купол сжимается до размеров стола, у других — до раскрытой газеты. Нужно не сдаваться, нужно давить волевым усилием, давить, пока все не превратится в крошечную, нестерпимо яркую точку. И оттолкнуться от нее. Оторваться. Вырваться из того мира в этот. Это трудно. Это так же мучительно, как и вынырнуть из огромной глубины. Тому, кто возвратился оттуда, в нашем мире тяжело дышать. Его разрывает в нашем мире. Тут у него теряется речь, срывается дыхание, темнеет в глазах, его валит в обморок. Это плата за возвращение из невозможного. К этому надо просто привыкнуть.

Чародей привык. Сегодня он распластал по прозрачному куполу «Майн Кампф» и сжал его в точку ослепительного сверкания. Вовсе не обязательно после этого наступает озарение, которое открытие за собою влечет. Но бесспорно другое: после такого анализа появляется новое отношение к тексту. Появляется чувство пробуждения после вещего сна.

А у нашего чародея получается какая-то чепуха. Подверг чародей анализу «Майн Кампф» и теперь ничего не понимает. Почему Гитлер должен пойти на восток? Откуда это взято? Из книги это никак не следует, из выступлений Гитлера — тем более. Зачем чародей чепуху сморозил в берлинском цирке? Если «Майн Кампф» сжать в точку, то получится: внутренний враг — евреи, внешний — французы. Вот и все. Идея Гитлера: евреев — давить, французов — давить.

Вскользь в огромной книге одной фразой сказано о землях на востоке. Сказано не как о конкретной задаче нынешнего поколения, а как о заветной мечте.

Гитлер мыслил столетиями и тысячелетиями. Земли на востоке — далекая цель за горизонтом, маяк для будущих поколений. О каких землях речь? Если бы и бесплатно достались те земли Германии, то и тогда одно только строительство дорог разорило бы любую Германию. А контролировать те земли без дорог ни у какого завоевателя не получится… Контролировать те земли мог только Чингисхан, ему дороги не нужны, без дорог обходился. «Майн Кампф» — это книга не про земли на востоке, это призыв к освобождению от господства Франции-кровососа, это призыв спасти Германию от Версальского договора. Гитлер к власти пришел под флагом борьбы против Версаля. Гитлер дико ненавидит Францию. Он должен пойти против Франции. Но за Францию выступит Британия — они вместе в Версале немцам руки выкручивали. А за спиной Британии — Америка. По силам ли все эти противники Германии? Если Гитлер ввяжется в войну против Франции, Британии и Америки, то не до жиру будет герру Гитлеру, не до земель на востоке. И если идти на восток, то через Польшу, а Польше Британия дала гарантии. Британию опять же Франция поддержит. И Америка.

Опять двадцать пять. Как ни крути, в случае войны Гитлер будет врагом всего мира.

«Майн Кампф» — книга против евреев. Против евреев внутри Германии Гитлер политику ведет. Результат? Результат все тот же: это Америке не нравится. И Британии, и Франции. Неужто Гитлер полезет против всего мира воевать, да еще и земли на востоке захватывать? Это самоубийство. Зачем ему самоубийство?

Поразмыслил чародей, своих предсказаний в берлинском цирке устыдился.

У каждого из нас в жизни момент памятный хоть однажды был: черт за язык дернул, сморозил чепуху и всю жизнь краснеешь. Бог и чародею стыдно за предсказания свои. Сидит в каюте один, третью бутыль допивает, луковкой закусывает.

И еще одно чародею не совсем понятно: зачем Сталин выпускной бал устраивал? Поразмыслив, решил: если Сталин для чего-нибудь собрал вместе на бал-маскарад всех будущих королей, царей, кайзеров, цариц и королев, значит, за этим что-то кроется.

2

Растворилась инфанта испанская в улочках кривых. Затерялась. Не ищите ее в говорливой толпе, в суете, в шуме и крике, в бесконечных подвалах-переходах среди миллиона вещей, среди грохота и топота, среди плачущих и поющих, на улицах, где жалобно мяукают бездомные кошки с поломанными хвостами, с облезлыми ребрами-каркасами, где в вонючих закоулках копошатся в лужах нечистот злые, как крысята, тощие дети, где звенят гитары, гремят песни и бушует веселье, где прекрасные девушки продают любовь в изобилии по доступным каждому ценам, гордо пряча под роскошными юбками стройные ноги, на которых прекрасными розами расцвели первые робкие язвы сифилиса.

Пропала Настя Жар-птица. Пронесло ее через блеск и грохот, через скрип и визг, через ароматы и вонь, и вынесло поздней ночью на прекрасный бульвар прямо у набережной. От бульвара — переулки. Точно как в подземном городе Москва-600. Только там безлюдно, а тут народ валом валит. Срамные девушки — стайками. На углах — чернявые гибкие парниши: штаны широченные по последней моде. Груди настежь. Цепи золотые бренчат. В карманах ножи да кастеты. А морды наглые.

Только сейчас Настя вспомнила, что целый день по душному городу ходила, что ночь не спала, что не ела ничего. Да и до того у нее не праздник был, а занятия бесконечные, интенсивные. Устала она. И идти ей некуда. Это очень плохо: оказаться ночью в чужом потном городе без единой песеты в кармане, когда никому ты не нужен, когда никто нигде не ждет тебя, когда никто тебе помочь не может.

Обратили на нее внимание. Из дверей трактиров и пивных ей посвистывают. А Настя обстановку оценивает. Что нужно? Нужны деньги. А еще штаны нужны. Ей бы мальчишкой-оборванцем нарядиться, чтоб глаза на нее не пялили, чтобы вниманием не ласкали, чтобы взглядами не насиловали.

А где денег взять? Где штаны достать темной ночью? Где девушки испанские деньги добывают после заката?

Присмотрелась Настя. Решилась. Другого нет у нас пути. Стоит у стенки под фонарем девушка-срам, грудищами как шлагбаумом народу путь перекрывает. Ступней правой — упор в стену. Оттого колено круглое сквозь юбки разрез вперед вынесено, путь народу преграждает, как и груди испанские. Кто ни пройдет, всяк на тех грудищах взгляд задержит, потом еще и колено оценит, вытрет слюни и мимо валит. А рядом — такая же срам-девица. Только грудью круче, только колено выше.

Вот между двух грудастых под фонарем Настя и встала. Одним грудастые нравятся, а другим, может быть, девочки нравятся совсем тоненькие, вовсе без всякой груди выпирающей. Одним глаза черные, испанские, горящие подавай и конскую гриву черных волос с фиолетовым отливом, а кому-то больше по душе глаза голубые, волосы русые и прическа совсем короткая под мальчика. Испанок шоколадных — табун, а беленькая девочка славянская одна только…

Тут же гибкий чернявый, как чертик из коробочки, вынырнул:

— Это мой тротуар. Цены тут — три песеты за сеанс. После каждого сеанса две песеты мне отдашь, одну себе забирай.

— Я не по этой линии. Я тут работать не буду, — Настя возражает.

— Хорошо. Потом разберемся. А меня помни. Я этому тротуару хозяин. — Чуть отвернулся гибкий чернявый, невзначай ручку ножа из кармана показал.